Воспоминания немецких солдат и офицеров о войне читать, Рассказы немецких солдат о Великой Отечественной Войне | Пикабу
Невыносимый холод. Если бы не послевоенный передел - они бы так и остались поляками. Группа пленных солдат. Меня производят в унтер-офицеры.
И покинуть своё подразделение можно было только по ранению или в гробу. Убитых хоронили по-разному. Если было время и возможность, то каждому полагалась отдельная могила и простой гроб. Но если бои были тяжёлыми и мы отступали, то закапывали убитых кое-как. В обычных воронках из под снарядов, завернув в плащ-накидки, или брезент. В такой яме за один раз хоронили столько человек, сколько погибло в этом бою и могло в неё поместиться. Ну, а если бежали — то вообще было не до убитых. Наша дивизия входила в 29 армейский корпус и вместе с ой кажется!
Все мы входили в состав группы армий «Южная Украина». Как мы видели причины войны. Немецкая пропаганда В начале войны главным тезисом пропаганды, в которую мы верили, был тезис о том, что Россия готовилась нарушить договор и напасть на Германию первой. Но мы просто оказались быстрее. В это многие тогда верили и гордились, что опередили Сталина. Были специальные газеты фронтовые, в которых очень много об этом писали. Мы читали их, слушали офицеров и верили в это.
Но потом, когда мы оказались в глубине России и увидели, что военной победы нет, и что мы увязли в этой войне, то возникло разочарование. К тому же мы уже много знали о Красной армии, было очень много пленных, и мы знали, что русские сами боялись нашего нападения и не хотели давать повод для войны.
Тогда пропаганда стала говорить, что теперь мы уже не можем отступить, иначе русские на наших плечах ворвутся в Рейх.
И мы должны сражаться здесь, что бы обеспечить условия для достойного Германии мира. Многие ждали, что летом го Сталин и Гитлер заключат мир. Это было наивно, но мы в это верили. Это было наивно, но солдатом хотелось верить. Каких-то жёстких требований по пропаганде не было. Никто не заставлял читать книги и брошюры. Я так до сих пор и не прочитал «Майн камф». Но следили за моральным состоянием строго.
Не разрешалось вести «пораженческих разговоров» и писать «пораженческих писем». За этим следил специальный «офицер по пропаганде». Они появились в войсках сразу после Сталинграда. Мы между собой шутили и называли их «комиссарами».
Но с каждым месяцем всё становилось жёстче. Однажды в нашей дивизии расстреляли солдата, который написал домой «пораженческое письмо», в котором ругал Гитлера. А уже после войны я узнал, что за годы войны, за такие письма было расстреляно несколько тысяч солдат и офицеров! Одного нашего офицера разжаловали в рядовые за «пораженческие разговоры». Их считали стукачами, потому, что они были очень фанатично настроены и всегда могли подать на тебя рапорт по команде.
Их было не очень много, но им почти всегда не доверяли. Отношение к местному населению, к русским, белорусам было сдержанное и недоверчивое, но без ненависти. Нам говорили, что мы должны разгромить Сталина, что наш враг это большевизм.
Но, в общем, отношение к местному населению было правильно назвать «колониальным». Мы на них смотрели в ом как на будущую рабочую силу, как на территории, которые станут нашими колониями. К украинцам относились лучше. Потому, что украинцы встретили нас очень радушно. Почти как освободителей. Украинские девушки легко заводили романы с немцами. В Белоруссии и России это было редкостью. На обычном человеческом уровне были и контакты. На Северном Кавказе я дружил с азербайджанцами, которые служили у нас вспомогательными добровольцами хиви.
Кроме них в дивизии служили черкесы и грузины. Они часто готовили шашлыки и другие блюда кавказской кухни. Я до сих пор эту кухню очень люблю. С начала их брали мало. Но после Сталинграда их с каждым годом становилось всё больше. И к му году они были отдельным большим вспомогательным подразделением в полку, но командовал ими немецкий офицер. Мы за глаза их звали «Шварце» — чёрные. Нам объясняли, что относится к ним надо, как боевым товарищам, что это наши помощники.
Но определённое недоверие к ним, конечно, сохранялось. Их использовали только как обеспечивающих солдат. Они были вооружены и экипированы хуже. Иногда я общался и с местными людьми. Ходил к некоторым в гости. Обычно к тем, кто сотрудничал с нами или работал у нас. Партизан я не видел. Много слышал о них, но там где я служил их не было.
На Смоленщине до ноября го партизан почти не было. К концу войны отношение к местному населению стало безразличным. Его словно бы не было. Мы его не замечали. Нам было не до них. Мы приходили, занимали позицию. В лучшем случае командир мог сказать местным жителям, что бы они убирались подальше, потому, что здесь будет бой. Нам было уже не до них. Мы знали, что отступаем. Что всё это уже не наше. Никто о них не думал… Об оружии Главным оружием роты были пулемёты.
Их в роте было 4 штуки. Это было очень мощное и скорострельное оружие. Нас они очень выручали. Основным оружием пехотинца был карабин. Его уважали больше чем автомат. Его называли «невеста солдата». Он был дальнобойным и хорошо пробивал защиту.
Автомат был хорош только в ближнем бою. В роте было примерно 15 — 20 автоматов. Мы старались добыть русский автомат ППШ. Его называли «маленький пулемёт». В диске было кажется 72 патрона и при хорошем уходе это было очень грозное оружие. Ещё были гранаты и маленькие миномёты. Ещё были снайперские винтовки. Но не везде. Мне под Севастополем выдали снайперскую русскую винтовку Симонова. Это было очень точное и мощное оружие.
Вообще русское оружие ценилось за простоту и надёжность. Но оно было очень плохо защищено от коррозии и ржавчины. Наше оружие было лучше обработано. Великая Отечественная война Война Истории из жизни. Все комментарии Автора. Артиллерия Однозначно русская артиллерия намного превосходила немецкую. Русские части всегда имели хорошее артиллерийское прикрытие. Все русские атаки шли под мощным артиллерийским огнём. Русские очень умело маневрировали огнём, умели его мастерски сосредотачивать. Отлично маскировали артиллерию.
Танкисты часто жаловались, что русскую пушку увидишь только тогда, когда она уже по тебе выстрелила. Вообще, надо было раз побывать по русским артобстрелом, что бы понять, что такое русская артиллерия. Конечно, очень мощным оружием был «шталин орган» — реактивные установки.
Особенно, когда русские использовали снаряды с зажигательной смесью. Они выжигали до пепла целые гектары. О русских танках Нам много говорили о Т Что это очень мощный и хорошо вооружённый танк.
Я впервые увидел Т под Таганрогом. Два моих товарища назначили в передовой дозорный окоп. Сначала назначили меня с одним из них, но его друг попросился вместо меня пойти с ним. Командир разрешил. А днём перед нашими позициями вышло два русских танка Т Сначала они обстреливали нас из пушек, а потом, видимо заметив передовой окоп, пошли на него и там один танк просто несколько раз развернулся на нём, и закопал их обоих заживо.
Потом они уехали. Мне повезло, что русские танки я почти не встречал. На нашем участке фронта их было мало. А вообще у нас, пехотинцев всегда была танкобоязнь перед русскими танками. Это понятно. Ведь мы перед этими бронированными чудовищами были почти всегда безоружны.
И если не было артиллерии сзади, то танки делали с нами что хотели. О штурмовиках Мы их называли «Русише штука». В начале войны мы их видели мало.
Но уже к му году они стали очень сильно нам досаждать. Это было очень опасное оружие. Особенно для пехоты.
Они летали прямо над головами и из своих пушек поливали нас огнём. Обычно русские штурмовики делали три захода. Сначала они бросали бомбы по позициям артиллерии, зениток или блиндажам. Потом пускали реактивные снаряды, а третьим заходом они разворачивались вдоль траншей и из пушек убивали всё в них живое. Снаряд, взрывавшийся в траншее, имел силу осколочной гранаты и давал очень много осколков. Особенно угнетало то, сбить русский штурмовик из стрелкового оружия было почти невозможно, хотя летал он очень низко.
О ночных бомбардировщиках По-2 я слышал. Но сам лично с ними не сталкивался. Они летали по ночам и очень метко кидали маленькие бомбы и гранаты. Но это было скорее психологическое оружие, чем эффективное боевое. Но вообще, авиация у русских была, на мой взгляд, достаточно слабой почти до самого конца 43 года.
Кроме штурмовиков, о которых я уже говорил, мы почти не видели русских самолётов. Бомбили русские мало и не точно. И в тылу мы себя чувствовали совершенно спокойно.
Учёба В начале войны учили солдат хорошо. Были специальные учебные полки.
Сильной стороной подготовки было то, что в солдате старались развить чувство уверенности в себе, разумной инициативы. Но было очень много бессмысленной муштры.
Я считаю, что это минус немецкой военной школы. Слишком много бессмысленной муштры. Но после го года учить стали всё хуже. Меньше времени давали на учёбу и меньше ресурсов. И в ом году стали приходить солдаты, которые даже стрелять толком не умели, но за то хорошо маршировали, потому, что патронов на стрельбы почти не давали, а вот строевой фельдфебели с ними занимались с утра и до вечера.
Хуже стала и подготовка офицеров. Они уже ничего кроме обороны не знали и, кроме как правильно копать окопы ничего не умели. Успевали только воспитать преданность фюреру и слепое подчинение старшим командирам.
Часть 3 Еда. Снабжение Кормили на передовой неплохо. Но во время боёв редко было горячее. В основном ели консервы. Обычно утром давали кофе, хлеб, масло если было колбасу или консервированную ветчину.
В обед — суп, картофель с мясом или салом. На ужин каша, хлеб, кофе. Но часто некоторых продуктов не было. И вместо них могли дать печенье или к примеру банку сардин. Если часть отводили в тыл, то питание становилось очень скудным. Почти впроголодь. Питались все одинаково. И офицеры и солдаты ели одну и ту же еду. Я не знаю как генералы — не видел, но в полку все питались одинаково.
Рацион был общий. Но питаться можно было только у себя в подразделении. Если ты оказывался по какой-то причине в другой роте или части, то ты не мог пообедать у них в столовой.
Таков был закон. Поэтому при выездах полагалось получать паёк. А вот у румын было целых четыре кухни. Одна — для солдат. Другая — для сержантов. Третья — для офицеров.
А у каждого старшего офицера, у полковника и выше — был свой повар, который готовил ему отдельно. Румынская армия была самая деморализованная.
Солдаты ненавидели своих офицеров. А офицеры презирали своих солдат. Румыны часто торговали оружием.
Так у наших «чёрных» «хиви» стало появляться хорошее оружие. Пистолеты и автоматы. Читаю: «Бывшего командира 1-го стрелкового батальона й бригады подполковника Мдинарадзе. А нет, майором был. Майора Мдинарадзе назначить командиром го гвардейского стрелкового полка». Из трех рот батальона, только моя смогла перейти реку.
Командование не знало, что мы форсировали реку, поэтому наши минометчики стреляли по нам и немцы кидали в нас ручными гранатами. Я стоял в воде. Мне ребята сказали: «Ты не поднимайся». Они чуть выше обрыва были. Пустили немцы танки Тигр, а я же пулеметчиком был, мне дали команду отсечь пехоту от танков, я сделал одну перебежку, сделал вторую перебежку, на третью — снаряд, и я оглох, ничего… Меня ранило, я без сознания был, очнулся в полевом госпитале.
Наши потом пошли-пошли-пошли, поперли, вот так кончилось. А я уже…. Первым моим боевым крещением на фронте было отступление. Командир взвода забегает туда, где мы жили, и говорит: «Боев, все. Давай пошли, догоняй. И забери, пожалуйста, мой вещевой мешок тоже».
Я сцепил свой вещмешок и его, повесил. А у меня была винтовка трехлинейная, Мосинская, я ее к телу прижимал, а рукой уже до вещмешков достать не мог. На тот момент я весил сорок девять кг, а рост мой ведь всего сто пятьдесят девять см. Взвод ушел, а я их догнать не смог. Рядом с городом — порт Тору, до них где-то километров шестьдесят. У японцев там была линия обороны, по всему побережью было сделано очень много ходов сообщения, укреплений.
Ждали нас, чтобы в случае, если мы подойдем с моря, уничтожить. Поэтому наше командование схитрило, мы высадились севернее и пошли. И в лучших мыслях нельзя было думать, что ты выживешь. Потому что смерть ежесекундно тебя подстерегала. Ну, представьте себе, что такое три тысячи самолетовылетов на заводскую часть? Три тысячи самолетовылетов на ограниченное по глубине пространство. Представьте себе взрыв тонной бомбы.
Разлетались цеха в разные стороны, стены рушились, заводские трубы рушились.
Кстати говоря, на заводе «Баррикады» было 13 труб, к концу боев осталась всего одна труба. И пока я добежал до реки, этот самолет делал три захода, делая нападение на меня со стороны солнца, набирая высоту, нападал на меня как коршун.
В третий раз самолет оказался от меня слева и четко я увидел лицо красивого, спокойно сидящего на самолете человека - летчика. Это лицо, этот миг запомнился мне на всю жизнь — красивый, молодой, спокойный. Чуть набрал высоту и скрылся. На передовой каждый день ты находишься под страшным огнём.
В любой момент можно погибнуть. Даже другой раз не стреляешь, а прилетел откуда-то снаряд, и человека убивает. Сколько таких ребят Я другой раз вспоминаю, я столько фамилий записываю, которые запомнил: тот так погиб, тот так. А кому я могу рассказывать? Оттуда просматривали сторону, где проходила немецкая линия фронта.
И видим, что немцы идут и какие-то координаты набрасывают. Я тогда вышел к ним из этого дерева, держа гранату, но еще кольцо не снял. Думал, что сейчас брошу и сразу за дерево спрячусь, чтобы меня осколками не задело. А тут — бух! В меня снайпер попал. Я не успел гранату бросить. Однажды под Севастополем я отстал.
Со мной было противотанковое ружье, а мой второй номер, товарищ, был убит. Вокруг были десятки гробов, на которых солдаты переправлялись через Северную бухту. У многих верх пробит был, а дно целое. Они хорошо держались на воде. А мне не досталось гроба, поэтому пришлось найти провод, бревно, привязать его к бочке.
Получилось, что я только доплыл до середины залива, а солдаты все уже переправились на тот берег и стрельбу вели. А когда уже началось наступление, мы понесли большие потери, осталось может, человек двести на полк. И нас всех, автоматчиков, эта резервная рота была, всех распределили по батальонам. И я попал во второй батальон, пришел, а это пулеметная рота. И командир роты мне говорит: «Будешь пулеметчиком. В это время, как я потом узнал, Чуйков со свитой, и Глебов здесь, и командир полка уже подъехали.
Вот он спрашивает: «Кто поплыл, как фамилия? Он говорит тогда Глебову, командиру дивизии: «Слушай, вот если этот парень доплывет, значит, ему заживо, если утонет, посмертно, но чтобы материал у меня был на подписи, пока я сегодня прибуду к себе в штаб, понял?
Тот сразу: «Так точно, конечно, понял». Между тем стрельба с обеих сторон становилась все ожесточеннее. Гул танков нарастал с каждой минутой. Уже слышались яростные лающие крики на чужом языке. Лица раненных вытянулись и посерели от боли и надвигающейся катастрофы. Внезапно гул сменился лязгом гусениц, и над нами показалось брюхо танка. Я закрыл глаза почувствовал острый запах отработанных газов. На меня посыпались густые комья земли. И на какое-то время все затихло и исчезло.
Когда я открыл глаза, передо мной стоял немец с автоматом наготове и пилоткой за поясом. Сил уже нет, а идти нужно.
Вдруг опять «бабах»: один снаряд впереди вижу, столп снега поднялся. Потом «бабах» сзади, и волна поднялась воздушная.
А я помню, нам такое в училище разъясняли. Это «вилка» называется: падает один снаряд, потом другой, а третий, пристрельный, жди в середину. Задело меня в итоге. Причем ранение такое, если бы я еще… шага мне не хватило. Я полез в этот окоп, где танкисты-самоходчики сидели. Приполз, на правом боку эту руку притащил. Кровь хлестала. Сутки я провел на снегу. Попытался отползти подальше, в тыл. Но там же все было изрыто траншеями немецкой обороны.
Как начинаешь ползти, так обязательно на траншею натыкаешься.
А немцы как увидят, что кто-то заворочался, зашевелился, сразу начинали стрелять по тому месту. Может там кто-то живым оставался, но они из своего пулемета точно доставали.
Я нашел небольшую воронку, попытался в ней спрятаться, решил переждать эту стрельбу. Но воронка была настолько маленькой, что я в ней был все равно что снаружи. На третьи сутки до того вымотались, что уже спали на ходу.
Но уже все спали на ходу. Запаса продуктов никакого нет, боеприпасы тоже вышли. Люди вконец обессилели и мёрзли.
Через четверо суток остановились, зажгли костры, но бойцы начали гореть. Люди дошли до такой степени усталости, что протянув руки к огню человек уже не чувствовал, что они горят.
Одежда загоралась и человек сгорал. На нас пошло до двух тысяч человек при поддержке десятка танков. У нас танков тогда не было, но на помощь к нам отправили еще несколько полков. За сутки наш батальон выдержал тринадцать атак, причем последняя перешла в рукопашную.
Всего за двое суток они нас атаковали восемнадцать раз. Мы понесли очень большие потери: командир роты ранен, двое командиров взводов убиты, старшина роты ранен, командир полка и замполит тяжело ранены, командир батальона и его начштаба погибли.
Один раз рядом со мной разорвался снаряд, три метра от меня. Меня другие солдаты оттащили за руки, за ноги, я не мог говорить.
Я час отлежался, пошёл. У нас был капитан, без ноги, но он не шёл в тыл, и я тоже не шёл. Дождался темноты, вернулся, доложил: «Вот так и так, вот тут ранен и вот тут ранен». А мне в ответ: «Ой нет, ты не уходи! Из девяти командиров взводов ты один только ходишь! Остальные то убиты, то ранены, никого больше нету. А нам приказали завтра опять наступать.
Мы тебе наберем взвод из всех, кого соберем». Прямо на фронте находилась пара офицеров, которые хорошо владели снайперским делом. Один, кажется, в прошлом на самом деле служил снайпером, а другой просто хорошо знал материальную часть оружия и так же хорошо стрелял. Так вот, когда в новом качестве мы прибыли на передовую, они, попросту говоря, двенадцать дней с нами прозанимались. А уже после того, как эти занятия с нами прошли, каждому из нас выдали по снайперской винтовке и сказали: «Вот, мил человек, это твоя задача: быть снайпером».
Так, собственно говоря, я и стал снайпером. Помню, идем мы с песнями, а навстречу нам попадаются раненые: кто идет с палочкой, кого везут на повозке. Мы перепугались от всего этого. Но нам говорят: «Не беспокойтесь, привезем вас на фронт и вы будете находиться во втором эшелоне. С немцами сразу не встретитесь». И вот, значит, двигаемся, переходим какой-то лесочек.
